Сколько себя помню, этот плащ всегда висел в прихожей. Не важно, какая погода была за окном, и какое время года окружало пространство.
Он был кожаный, добротный. С большими манжетами и лацканами, тёмно-коричневого цвета. Со временем он становился всё темнее и темнее.
Но он был неприкосновенен.
Иногда складывалось такое ощущение, что он живой. Что кто-то невидимый присутствует в квартире. Нет, было не страшно, наоборот, ощущалась защита.
Я не помню, как выглядел мой дедушка. Вернее, помню только по старым, выцветшим от времени фото.
Он был красив и статен.
Бабушка не могла без дрожи в голосе вспоминать его. Что ни слово, то глубокий вздох и замирание на несколько минут. Её никто не перебивал, не торопил. Все прекрасно понимали, каково это – потерять самого дорогого тебе человека из-за трагической ошибки кого-то там из главных.
Что толку от пустых слов после, когда человека уже не стало?
Не вернуть его руки, улыбку, бездонные и лучезарные глаза. Его большое и любящее сердце. Его голос, который проникал в каждую клеточку женского естества.
…они познакомились случайно. Оба смотрели в разные стороны, оба наступили друг другу на ноги, уронив один сочинения Чехова, другой учебник по военной авиации.
Смущение, «простите, пожалуйста», старый трамвайчик, проводы почти до дома – «близко нельзя, мама увидит».
Хотя… Мама увидела всё и сразу, как только её родная кровинушка переступила порог дома. Сложно не заметить румянец на девичьем лице и опущенные ресницы.
Да, были свидания, были танцы под звуки духового оркестра. Но искра возникла сразу.
Потом война…
Он безусловно на фронт, она в госпиталь.
Клятва друг другу, что они встретятся снова несмотря ни на что. Слёз не было. Они были потом в подушку.
У него от неё оберег вышивальный, у неё от него маленький деревянный самолётик.
«Между» было тяжело вспоминать.
Ордена на груди, тяжёлые ранения. Главное, что жив.
Серьёзные глаза, седая прядь волос. Главное, что жива.
Свадьбу сыграли спустя несколько лет после окончания Великой Отечественной. Скромно всё было, не до изысков. Какие уж, там.
Жили сначала у родителей, потом ему, как фронтовику, выделили жильё: всё-таки, ас, звание майора.
Потом будни трудовые. Семейные – нет. У них на всё была клятва, даже на семейные «будни», которые не должны были быть серыми.
Ума не приложу, как они это смогли, да в то время…
Но как бы то ни было, в любви и тепле появились дети.
И всё бы ничего, если бы не приказ сверху, что нужно выполнить «задание государственного значения». И не важно, что была совершенно не лётная погода. Даже асы не могли ничего сделать, когда за окном чёрт-те знает что, а не погодные условия.
А тут…
…бабушка ничего не помнила. В голове был туман, когда ей сообщили об этом. Несколько дней она сама находилась между жизнью и смертью. Там – он, здесь – дети. А сердце-то одно…
Единственное, что осталось от него – его плащ.
Его. Плащ.
Кожаный, добротный...
Бабушка пришла в себя не скоро, благо, что рядом были родные люди, которые всячески оказывали помощь и ей, и детям.
Анечке и Антону ничего не было сказано. Они знали только то, что папа улетел в длительную командировку – на тот момент они были ещё маленькими.
А потом круговерть жизни.
Рядом был постоянно лучший друг семьи – Игорь. Он же отчасти заменил папу для Анюты и Антоши.
Да, он был рядом и с ней. Но не в её сердце.
Она не смогла никого другого туда впустить, хотя добивались её расположения очень многие славные ребята.
Там был её Никита.
Позже она устроилась в публичную библиотеку, дома не могла находиться, да и дети уже подросли.
Всякое было.
Но одно оставалось неизменным – его Плащ в прихожей. Играть с ним было запрещено раз и навсегда.
…когда остаёшься один в квартире, то ощущаешь присутствие кого-то ещё, у кого большое, доброе и любящее сердце…
